У меня есть мечта, которая никогда не исполнится. Я очень хочу быть греческой старушкой. И не городской, а деревенской. Каждый раз, когда я вижу таких старушек, мне хочется стариться и жить именно так, как они.
Каждое утро около местной пекарни останавливается мотоциклик (мой сын прозвал его табуреткой). Им управляет Элина. Ей семьдесят три. В девять утра у нее свежая укладка и маникюр. Я знаю, что у нее есть муж, которому семьдесят девять, и они всю жизнь прожили вместе. Элина приезжает за свежими булочками.
— Для мужа? — спросила я.
— Почему? — удивилась Элина. — Для себя. Пусть он сам себе за булками ездит!
Точно так же, на своем мотоциклике, она ездит за овощами, за рыбой, лихо вписываясь в повороты серпантина на высокой скорости. По вечерам она сажает на мотоцикл внучку и привозит ее на детскую площадку. Пока внучка катается с горки, Элина с подружками пьет вино, кофе, болтает, обсуждает мужей, цены на продукты, туристов, детей, внуков. Кстати, они до сих пор ревнуют мужей, строят глазки знакомым дедушкам, мечтают выдать замуж овдовевшую подругу и строят планы на будущее.
Целую кучу планов — как сделать ремонт, купить новое платье, съездить на свадьбу к внуку в другую страну, найти достойного жениха для старшей внучки.
После чего Элина опять водружает внучку позади себя на мотоцикл и уносится домой, помахав подружкам рукой. Подружки, кстати, все как одна на каблуках, аккуратненьких, невысоких, но все же каблуках. Одна приезжает на велосипеде розового цвета в таком же ярко-розовом шлеме, другая водит крошечную старую машинку, рассчитанную на двоих.
— Я не старая, — подмигивает мне Элина, — я взрослая. Чувствуешь разницу?

Ну откуда в них такая сила, жажда жить, такая любовь к себе? Ведь они тоже прожили непростую жизнь, были и потери, и трагедии, и болезни. Все как у нас. Но каждое утро Элина заставляет себя сделать прическу, которую увидит только хозяйка пекарни, и едет за булочками.
— Почему ты грустная? — строго спрашивает меня Элина.
— Не знаю. Настроение плохое.
Элина возмущенно фыркает и начинает кричать, размахивая руками.
— Смотри вокруг! Оливки растут, лимоны, дети у тебя здоровы, слава богу, ты еще девочка! У тебя не может быть плохого настроения! Поняла меня?
Я послушно киваю и улыбаюсь.
В Москве я знаю только одну такую взрослую женщину — мою маму Когда ей исполнилось шестьдесят, она сказала:
— Маша, я хочу машину. Красную.
Она пошла на курсы вождения и сдала на права. При этом немедленно стала знаменитостью — самой “староводящей” женщиной в районе.
— Старородяшей называли, а староводящей еше нет! — хохотала мама и очень собой гордилась.
Сейчас она водит свою маленькую красную машинку по подмосковным дорогам и наконец чувствует себя “свободной и независимой”.
В свои шестьдесят пять она мечтает получить права на вождение лодки, чтобы ездить по Оке на катере, или на барже, или на корабле с алыми парусами, что не принципиально. Главное, что она очень этого хочет и, вполне вероятно, исполнит свое желание.
Мама тоже начинает на меня кричать, если я жалуюсь на усталость, головную боль или недосып.
— Ты не имеешь права жаловаться! Возьми себя в руки! Ты не знаешь, что такое боль и недосып!
Наверное, она права. Ведь я не оставалась вдовой в двадцать восемь лет с грудным ребенком на руках, не работала на трех работах, чтобы выжить, не отдавала дочь на пятидневку, не пережила даже сотой доли того, что пережила мама. Она сделала все, чтобы я не узнала, что такое “тяжело”.
— Откуда у вас силы берутся? — спросила я Элину, удивляясь, как она чуть ли не на одном колесе разворачивается на своей “табуретке”.
— Как откуда? — удивилась Элина. — От нее.
Она показала на внучку. Девочка, кстати, была копия бабушки.
И моя мама сейчас живет ради внуков. Удивляется и обижается, когда я спрашиваю ее, как она себя чувствует.
— Внуки приедут, буду хорошо себя чувствовать, — говорит мама, и так оно и бывает.
Она вскакивает в шесть утра, чтобы нажарить свежих пышек. Запихивает в машину внучку и везет ее на хорошую детскую площадку. Кормит не только внука, но и его деревенских друзей. При этом по привычке стирает руками, потому что “так быстрее, чем в машинке”, сушит белье на улице, рубит дрова для печки и поливает сад. Когда родился внук, она посадила под своим окном куст жасмина, который теперь цветет и оглушает запахом. А когда родилась внучка, бабушка посадила белую сирень. Чтобы эти два куста цвели, росли, мама и живет.
А Элина рассказывает, что в приданое внучке она оставит землю, на которой растут оливковые деревья, из их олив получается самое вкусное масло. А лимоны! Только у нее самые вкусные лимоны! Еще она мечтает, чтобы внучка осталась с ней, не уезжала в город, в другую страну, а осталась бы в деревне. Вон у соседки и внук подрастает, очень хороший мальчик. Такая чудесная пара могла бы быть! Правда, сейчас на детской площадке они больше дерутся, но это ведь ерунда. И эти женщины смотрят на своих младших, самых любимых внуков и мечтают о счастье. И тогда не пропадет оливковая рощица и лимоны, которые еще дед сажал, когда молодым был.
Для этих взрослых женщин мы, сорокалетние, совсем еще девочки. Молоденькие, наивные. У нас и вправду вся жизнь впереди, и столько еще может случиться и измениться.
— Я помню, когда мне было сорок. — Элина мечтательно закатывает глаза и улыбается уголками губ. И я понимаю, что у нее было все, и даже больше. И страсти, и любовь, и романтика. — Только мужу моему не рассказывай, — хохочет она.
Ну почему у нас другое сознание? Если в сорок лет есть муж и работа — уже большое счастье. А если еще и дети, то чего же желать? И ни в коем случае нельзя все это рушить. За мужа нужно держаться — ради детей, чтобы не остаться одной, чтобы не делить квартиру. За работу тоже нужно держаться, потому что новую найти сложно. И за жизнь нужно непременно биться... Элина подтвердила мне то, что всегда говорила мама, — жить нужно для себя. Будет хорошо тебе, будет хорошо и твоим детям. Мужчины уходят и приходят, пусть они за тебя держатся. Нельзя бояться.
— Нужно иногда устраивать внутренние землетрясения, — советует мне Элина, с удовольствием затягиваясь сигаретой. Наверное, она права...

Маша Трауб